Это произошло давно, но некоторые вещи понимаешь лишь со временем. Я рано вышла на реабилитацию ноги – незначительная проблема, – и, вернувшись домой, нашла сообщение, которое сработало как разряд дефибриллятора. Оно с силой вытолкнуло меня из тьмы, в которой я пребывала, и ввело в ослепительную зону света, обожженную молнией. До этого момента я даже не осознавала плотность тени, в которой жила. И только тогда, когда разверзлось небо, я с ужасом увидела предыдущие дни, тяжелые, как печальные звери. Сообщение было не от того, кто написал бы «Я люблю тебя» или «Я много о тебе думаю». Оно было лучше. Это было профессиональное, очень восторженное сообщение, касающееся того, что я только что написала.

Я провела несколько месяцев в монастырском затворничестве, работая по 15 часов в день. Когда я закончила, я опустела и вошла в то время, которое следует за избытком писательства и которое для меня всегда является временем без утешения. Я помню, как это случилось со мной впервые, в 2004 году: удивление, которое вызвало у меня открытие этого ужаса. «Не зная, я даже не знал, что нужно отказаться от значительной части жизни, если действительно хочешь писать», – писал Энрике Вила-Матас. Пока я пишу книгу, я отказываюсь от этой значительной части жизни, но когда я заканчиваю ее, жизнь отказывается от меня. Поэтому сообщение нажало на те клавиши, на которые нужно было нажать, чтобы воскресить меня: только мудрые делают это. Прочитав его, я поняла, что ждала его, живя в мире как мертвая. Я вышла на пробежку. Я бежала, благословенная, причастная. Я несла в себе сообщение, его революционную силу. Любовь – демоническая сила, то, что лучше не чувствовать. Но писательство – хуже. Оно съедает до костей. Бегая, я думала: «Я никогда не позволяла ничему встать между этим и мной, и никогда не позволю». Это была правда, но это опасная мысль. Вся эта любовь вокруг меня, а я всегда далеко, в бесполезном мире, который нужен только мне и который я никогда не покину.