Мне довелось встретиться с Рейнальдо Эррерой дважды в жизни: первый раз летом 2018 года в ресторане отеля Palace в Мадриде, потому что он хотел познакомиться со мной и тогдашним директором ICON, Лукасом Арраутом, прежде чем дать нам интервью, о котором мы его просили. Мы, должно быть, произвели на него хорошее впечатление, потому что второй раз был в декабре, уже в его доме в Верхнем Ист-Сайде в Нью-Йорке, где мы и сделали наш репортаж. И где он скончался позавчера в возрасте 91 года. Вечный плюс один к своей жене, знаменитой Каролине Эррере, Рейнальдо обладал таинственным очарованием, потому что, хотя его харизма была очевидна, он давал мало интервью («Я прекрасно знаю, какие они скучные и утомительные, поэтому я избегаю их всеми возможными способами!», — сказал он мне в какой-то момент нашей беседы). Но немногие знали, и мы узнали, что венесуэльский аристократ был проницательным наблюдателем за XX веком со своей позиции в высшем обществе, которое все чаще пересматривается в слащавых вымыслах, от «Капоте против лебедей» до «Марии». Рейнальдо рассказывал сплетни, судил и не оставлял камня на камне, но его искра была скорее забавной, чем жестокой. И у него был живой ум, который избегал меланхолии или откровенно реакционных взглядов.

Никогда я не радовался так, что надел туфли на интервью: Рейнальдо Эррера был образцом человека мира, понимая под этим не человека, который много путешествует, а кого-то утонченного, богатого от рождения и восхитительно снобистского. Он курировал знаменитый список самых хорошо одетых людей, основанный Элеонорой Ламберт, и был самой большой поддержкой своей жены в модном доме, который прославил их, но он не был ни придворным, ни, конечно, социальным хроникером. Журналист по профессии, он занимался ею в молодости на венесуэльском телевидении, а с начала 1980-х годов, из Нью-Йорка, в своей, скажем так, дипломатической версии, как человек, добывающий невозможные интервью для возрожденного журнала Vanity Fair. Название не могло быть лучше, ярмарка тщеславия, потому что венесуэлец был великим наблюдателем этих человеческих слабостей, которые тем больше сияют, чем выше вы поднимаетесь по социальной лестнице. Рассказанные им вещи — чистое золото, например, случай, когда Имельда и Фердинанд Маркос, изгнанные на Гавайи, обманули Доминика Данна: она, благочестивая, приняла великого журналиста в своем скромном жилище, с бывшим диктатором слабым и больным, и это было то, что было опубликовано. Реальность была такова — Эррера узнал позже, — что они были в полном порядке и жили во дворце.

Часть о его технике получения этих интервью не вошла в окончательную версию моего интервью. Я помещаю ее сейчас: «Я использовал метод, который, я полагаю, вы тоже использовали, который состоит в том, чтобы позвонить кому-то и сказать: «Здравствуйте, я Рейнальдо, хочу взять интервью». И вам отвечают отказом. И тогда вы говорите им: «Знаете что? Вы совершенно правы. Я бы тоже не согласился. Чао». И вы кладете трубку. Через десять дней вам звонят. «Слушайте, я подумал, что, ну, возможно, что…». Очевидно, я с самого начала знал, что этот человек скажет «да». Тщеславие сильнее конфиденциальности!», — сказал он с усмешкой.

Мое краткое общение с Рейнальдо было наслаждением. В мире уклончивых персонажей, недоверчивых агентов и искусственных домов он хотел поговорить, рассказать истории и показать свой вишнево-красный салон, хотя последнее, что его интересовало, — это оформление. Рейнальдо давал вам свой телефон, поздравлял вас с Рождеством и, если вы говорили ему, что ваша любимая книга — «Священный террор», биография Энди Уорхола, написанная Бобом Колачелло, он звонил «Бобу», чтобы тот ее подписал, клал в конверт и отправлял вам. У меня живо воспоминание о цветочных шторах в его кабинете и о нем, позирующем в темно-синем костюме, освещенном белым светом, льющимся из окна («Я чувствую себя как в русском романе!», — сказал он тогда фотографу Пабло Саморе).

В какой-то момент после пандемии мы перестали общаться. Потом я узнал, что у него был трудный период. Крайне эгоистично, я очень рад, что познакомился с ним.