Зигмунт Бауман: Размышления о национальной идентичности и «польскости»

Зигмунт Бауман: Размышления о национальной идентичности и «польскости»

В нескольких словах

Зигмунт Бауман рассуждает о своей национальной идентичности, о сложностях самоопределения в контексте истории и антисемитизма, а также о личной ответственности за свой выбор. Он утверждает свою «польскость» как осознанное решение, несмотря на все противоречия и вызовы.


Я пишу эти воспоминания на английском языке. И это одновременно и удача, и несчастье. Удача, потому что большая часть проблемы, с которой я и другие ребята, оказавшиеся в моей ситуации 1 сентября 1938 года [первый день учебы Баумана в средней школе им. Бергера, где он подвергся расовой сегрегации], столкнулись, должна казаться непонятной, даже невыразимой для человека, рожденного в англоязычном мире. Такой человек не поймет (и даже если поймет, не почувствует), насколько сложно «быть поляком», – концепция, которая объединяет в одно целое состояния «быть англичанином» и «быть британцем», которые он или она так благоразумно старается разделять.

Но мне повезло, что я пытаюсь объяснить этот опыт на английском языке. Если бы я попытался сделать это на польском, я бы не смог извлечь суть личной проблемы с многовековой, запутанной и безнадежно искаженной историей. Пиша на английском, я могу попытаться занять позицию эмоциональной отстраненности, взглянуть на свою «польскость» со стороны, как мы смотрим на другие объекты изучения. По крайней мере, я попытаюсь.

Тем не менее, я не могу обойти историю. Согласно истории, состояние «быть поляком» на протяжении веков было вопросом решения, выбора и действия. Это было то, за что нужно было бороться и что нужно было защищать, сознательно культивировать и беречь с бдительностью. Быть поляком означало не охранять уже хорошо определенные и разграниченные границы, а скорее рисовать еще несуществующие: создавать реальности, а не выражать их. В «польскости» всегда присутствовала доля неуверенности, «так будет до дальнейшего уведомления»: своего рода шаткая временность, неизвестная другим, более уверенным в себе нациям.

В таких обстоятельствах следовало ожидать, что осажденная, вечно находящаяся под угрозой нация захочет навязчиво проверять и перепроверять лояльность своих рядов; что у нее разовьется почти параноидальный страх быть превзойденной, размытой, подавленной, разоруженной; что она будет с подозрением и недоверием смотреть на всех новоприбывших без безупречных удостоверений; что она будет видеть себя в окружении врагов и бояться «внутреннего врага» больше, чем кого-либо другого.

В таких обстоятельствах следует признать, что решение быть поляком (особенно если его принимал кто-то без достаточно древней родословной, чтобы она затвердела в каменную реальность) означало участие в борьбе, в которой победа не гарантирована и в которой нет возможности, что она когда-либо будет гарантирована. На протяжении веков люди не определяли себя как поляков, потому что хотели жить легче. На самом деле, тех, кто идентифицировал себя как поляков, редко можно было обвинить в том, что они выбирают комфорт и безопасность. Скорее наоборот. В большинстве случаев такое решение заслуживало безоговорочной моральной похвалы и теплого приема.

Тот факт, что одни и те же обстоятельства приводят к противоположным, противоречивым и, в конечном счете, конфликтным последствиям, нелогичен. Но, в конце концов, виноваты обстоятельства.

Одной из загадок социальной психологии является то, что группы, которые основали свою идентичность на воле и решении, впоследствии склонны отрицать право других на самоопределение; возможно, посредством оспаривания и очернения обоснованности самоопределения других, эти группы хотят заставить замолчать и забыть хрупкость основ, на которых основано их собственное существование. Так произошло в межвоенной Польше. После длительного периода рабства и давления, направленного на деполонизацию страны, силы, пришедшие к власти в новой независимой нации, поспешили превратить ее в «Государство поляков», а не в «Польское государство»: то есть они хотели создать инструмент для подчинения всех тех этнически, религиозно или культурно отличных групп, которые, как таковые, не были полностью поляками, но, прежде всего, для увековечения инаковости этих и для лишения их того же права на самоопределение, на котором недавно возникшее политическое присутствие Польши основывалось.

Что ж, какой бы убедительной и подавляющей ни была история, она не освобождает меня от ответственности за мою собственную биографию. Как история меня определит – это проблема истории. Как я себя определю – это моя проблема. Тот факт, что эти две проблемы сталкиваются и мешают друг другу, – это несчастье для меня. Заинтересованная в статистических данных, история не позволяет беспокоить себя этими мелочами. И меня не беспокоит ответственность. Я чувствую ответственность за свою «польскость» в том же смысле, в каком принимаю ответственность за свой былой коммунизм, свой пожизненный социализм, свое отречение от Израиля и свое решение провести последние годы жизни, будучи перемещенным лицом, экстерриториальным и лояльным подданным Короны.

Я не могу удержаться от того, чтобы задать себе (и ответить себе) на вопрос: поляк ли я? И если да, то что это значит?

Да, я поляк. «Польскость» – мой духовный дом, польский язык – мой мир. Это было мое решение. Тебе не нравится? Мне жаль, это твое решение. Я польский еврей. Я никогда не отказывался от своего еврейства, понимаемого как принадлежность к традиции, которая дала миру его моральный смысл, его сознание, его стремление к совершенству, его тысячелетнюю мечту. Я не вижу трудности в том, чтобы согласовать мое еврейство с моей «польскостью». Это моя проблема. Вы думаете, что одно не может сочетаться с другим? Мне жаль, но это ваша проблема. Другой польский еврей, гораздо более известный, чем я, Юлиан Тувим [польский поэт], однажды написал, что для него «быть поляком» означало, среди прочего, ненавидеть польский антисемитизм больше, чем антисемитизм любой другой национальности. Как он был прав! Я чувствую себя поляком, потому что «ненавижу» польское мракобесие и «только» «презираю» мракобесие в других местах (по той же причине я чувствую, что являюсь евреем, проявляя особую требовательность к действиям Израиля). Я живу полной жизнью своей «польскости», когда чувствую к Мочару отвращение, которое является только отвращением в случае Пиночета (точно так же я чувствую себя более евреем, чем больше я ненавижу Шарона или Кахане). Ян Юзеф Липский [историк, критик и журналист], поляк с таким же большим сердцем, как и не меньшей наивностью, сказал, что именно полякам надлежит критиковать антисемитизм, а евреям – заглаживать свой грех антиполонизма. Как польский еврей – категория, для которой Липский не нашел места в навигационной карте своего мира, – я отказываюсь подчиняться этому разделению труда. Это отказ, заявленный в другом смысле факта быть польским евреем.

Что касается меня, польские антисемиты – все те тупые хулиганы и головорезы, которые пинали меня и донесли до того импровизированного гетто 1 сентября 1938 года, – действовали совершенно контрпродуктивно. Если и было что-то, так это они способствовали облагораживанию моей «польскости». Они наполнили ее той моральной полнотой, которой у нее в противном случае не было бы. Быть поляком всегда означало быть готовым заплатить цену. Предки этих хулиганов – о которых они, вероятно, имели лишь самое отдаленное представление, – страдали за то, что упорно отказывались отречься от своей «польскости». То же самое сделал и я... благодаря этим, потомкам тех.

Если я настаиваю на том, что я поляк, пусть никто не говорит мне, что я этого не заслуживаю, что это мне досталось даром. Мне жаль портить вам праздник, друзья поляки-антисемиты, но если я настаиваю на этом, повторяю, это отчасти благодаря вам, потому что таким образом я завоевал свое право на «польскость» не менее убедительно, чем ваши предки.

И, как и многие из них, я тоже тайно вывез свою «польскость» из страны, обманув тайных полицейских, переодетых в таможенников. Это было одно из наследий сорока лет моей жизни до этого момента, которое они не смогли конфисковать (и не потому, что не пытались), потому что я хранил его хорошо спрятанным, как говорил Поэт Невесте в «Свадьбе» Выспянского: «В твоем сердце, девочка моя, в твоем маленьком сердце». Приходите и вырвите его оттуда.

Зигмунт Бауман (Познань, Польша, 1925 – Лидс, Великобритания, 2017) был философом, социологом и эссеистом. Этот текст является редакционным анонсом «Моей жизни в фрагментах», под редакцией Изабелы Вагнер и в переводе Альбино Сантоса Москера.

Read in other languages

Про автора

Сергей - экономический обозреватель, анализирующий финансовые рынки США и мировые экономические тренды. Его статьи помогают читателям разобраться в сложных экономических процессах.